Выдержка из статьи «Псковские проселки. Сад Евпраксии Вревской» Эмиля Сокольского, журнал RELGA № 9 [172] 30.06.2008
ГНЕЗДО «ДИКОГО» БАРИНА
Усадьба Алтун, что в тринадцати километрах от Пушкинских Гор в сторону Новоржева, тоже «пушкинская»: достаточно того, что властвовал в ней Алексей Иванович Львов, полковник артиллерии, с 1823 по 1826 год — псковский губернский предводитель дворянства, один из тех, кто по своей обязанности вел надзор над поэтом. Помещиком Львов был жестоким, к крестьянам симпатий не имел, в усадьбу их не пускал; известна чудовищная история: сын Алексея Ивановича, возмущённый отказом крепостной девушки стать его наложницей, натравил на неё собак; вполне вероятно, что сын пошёл в отца; и Львов был не единственным «диким» барином в святогорских окрестностях...
Алексей Иванович, разумеется, навещал Пушкина, «весьма близкого ему соседа», мог и Пушкин, отдавая дань вежливости, навестить Львова: вражды между ними, насколько можно судить, не было, — как, впрочем, и дружбы. Летом 1826 года Львов отчитывался перед тайным агентом Николая II А.К. Бошняком ни к чему не обязывающей фразой: ничего предосудительного о Пушкине не слышал.
Несмотря на дурную славу, Алтун по своему облику — одно из самых романтичных усадебных гнёзд. Осмотрев Михайловское с окрестностями, можно сделать себе прекрасный подарок — съездить в Алтун, что довольно просто: от пушкиногорской автостанции автобус подвозит прямо к усадьбе. Если ехать на проходящем, выйти следует на остановке Алтун; примета — маленький пруд у автострады; и, нацелившись на пасущихся коров, подняться косогором к широкой аллее раскидистых дубов. Это и будет въезд в усадьбу.
Важная и торжественная аллея, заложенная ещё в XVIII веке, обещает многое — и не обманывает ожиданий.
В парке уже нет барского дома: львовский замок погиб в годы войны, из-за чего руины мельницы, флигель да хозяйственные постройки из валунов, служащие ныне совхозу «Вехно», кажутся разбросанными бестолково, ни к чему. Но не они определяют впечатление. Главное в Алтуне — его изысканная природа.
Стоит увидеть Алтун — и картина эта часто будет возникать потом в памяти: огромная покатая поляна, застеленная низкой, до блеска чистой травой, молодые липы, протянувшие волнистые крылья-ветви во все стороны — будто они здесь одни; в отдалении, на краю поляны, в сговоре, по-строевому, сторонясь всего парка — тонкие предлинные лиственницы; и наконец, заливая всю перспективу оловянной, почти растворённой в воздухе синевой — правильный полукруг до странности спокойного, неподвижного, невесомого озера.
Когда в него неожиданно окунаются глаза, это подобно гипнозу. Весь парк с его утончённым артистизмом, с его отполированными травянистыми террасами кажется созданным только для этого таинственного, призрачного, как лунный свет, холодноватого пространства, от которого — глаз не отвести... Берёзки да ели у берега, лунка, прорубленная в камышах, ещё здешнее, близкое и понятное; пустынный гладкий разлив, затаившиеся низкие леса за ним — чужое, запредельное ...
Мне не удалось найти в парке больше ни одной аллеи; но и в этом была своя прелесть: бродить по траве среди могучих серебристых тополей и раскидистых лип, обречённо опустивших ветви, и уноситься воображением в золотой век... В низине за оврагом скрывалась любопытная парковая затея — длинный пруд, условно повторявший карту Северной и Южной Америки; его «Мексиканский перешеек» охранял старый кедр; впоследствии я узнал, что под кедром находился диван, вырубленный из природного камня, пока его зачем-то не перевезли в Михайловское, где и «высадили» близ дома Семёна Степановича Гейченко. Не менее бессмысленное место — у въезда в Михайловское — занял и другой камень, валун с берегов «Америки», а ведь когда-то с него обозревался весь пруд. Взамен соорудили над оврагом скамеечку...
За прудом густыми дикими прутьями вставал унылый лес. Правее, за спиной парка, всё ближе подкрадывалась деревенская улица. Усадьба давно стала совхозом. О музейчике, открытом в здешней школе, кроме местных, не знает никто. Не знают и об усадьбе. Алтун продолжает оставаться потайным местом, жемчужиной, известной лишь посвящённым. Если б нашелся у неё заботливый, культурный хозяин, — пожалуй, не надо и громкой известности.
